сон-2

Разговоры обо всем, что интересует. Околопсихологическая болтовня. Искусство, религия, подвиги ежедневного существования

сон-2

Сообщение Иван 30 янв 2017, 00:31

Она скисла в ксилофонном смехе. Из ниши опасно высунулась бегемотья морда клетчатого чемодана, и я едва успел предупредить ее прыжок на наши головы.
– Это Галя тут свои вещи у меня хранит, – с раздражением объяснила Ольга Вадимовна. – Я подозреваю, она из тех самых бывших КГБ-шников, которые объединились после распада структуры и занялись вплотную экстрасенсами. Что-то такое у нее есть в области головы вроде психотронной пушки. У меня давно сложилось подозрение, что она за мной наблюдает. Ходит так тихонько на мои лекции, стала посещать собрания клуба «Воскрешенная целина» Владимира Сименона.
Мы еще довольно долго обсуждали план перестройки сцены под бардовский фестиваль, вернее, я успевал лишь вставлять «но» и «зачем» в это всеобъемлющее тремоло океана.
– Ты бы съездил к ней завтра, отвез этот хлам, – осенило ее напоследок. – Гале просто трудно такие баулы самой привезти. Она, кстати, приходится тетей вашему директору.

Послушавшись странных советов этой просветленной женщины, я завел будильник и вышел из катакомб довольно рано, прихватив рюкзак с торчавшим из него альпенштоком, цилиндрическую сумку, распираемую чем-то железным и квадратным, и ее раненого кузена – залатанный дорожный чемодан невероятных размеров. Воздух только начал прокисать от пыхтения транспортных средств. Талый творожный проспект наполнялся спешащими на работу куртками и плащами. Я было клюнул на парочку плывущих в витрине женских силуэтов и повернул голову, но реальность оказалась куда толще и корявее.
В будуарной кофточке и со средневековой темного серебра фибулой в вороных волосах
– И что, вы уже поставили поставили перед собой цель? – поинтересовалась агент КГБ, наивно преуменьшая мой возраст. – Кем вы хотите стать?
– Ну, не знаю… – Я правдоподобно почесал затылок. – Вот хоть бы в «Арахне» немного продвинуться по карьерной лестнице…
– Да вы что? – всплеснула она руками. – Вы работаете на фирме моего брата? Какое совпадение, это ведь нельзя назвать случайностью! Подождите немного, я сейчас приду…
Оставшись в обществе трех навязчивых кошечек, я стал рассматривать раритетный календарь, где сияющий лысиной, тонкобровый Михаил Сергеевич тискал облепленных розами котят и улыбался странно накрашенными, не мужскими губами. Через пять минут Галя вернулась и вручила мне тоненькую брошюрку «Методы контроля над сознанием и механизмы управления». Тысяча девятьсот девяносто девятый год. Неопределенного цвета бумажная обложка явно участвовала в тесте Роршаха.
– Это наше издание, – сообщила она со стыдливой гордостью, позаимствовав улыбку у кошколюбивого генсека. – Когда изучите, позвоните мне. Телефон издательства совпадает с моим.
Меня попотчевали чаем и батоном. Масло было похоже на мыло запахом и цветом.
Рискуя здоровьем, я удовлетворил гостеприимство хозяйки и сжевал кое-как три бутербродика. Великолепная личинка нашей саркастической беседы разрасталась и превращалась в красавицу-бабочку, любовно парящую над беспечными, как дети, мистиками. Не было в ней ни осуждения, ни ехидства.
– Я самостоятельно изучаю оккультистов и медиумов вроде Ольги, – говорила Галя почти с умилением. – Это спонтанные, бесконтрольные люди, которым дали в руки ядерный реактор. Представляете себе последствия безответственного вмешательства в субматерию? К какой катастрофе это может привести?
– Даже помыслить страшно, – ответил я со всей возможной серьезностью.
– Вот именно! – зажглась она моим картонным факелом. – Вы подобрали ключевое слово: «помыслить». Не надо даже касаться мыслями некоторый слоев реальности.
Мной овладели сатурнические настроения.

Трасса раздваивалась почти под прямым углом, очерчивающим с двух сторон внушительное неосвещенное пространство, почти целиком заполненное голыми рощами и погребенное под метровыми сугробами. Мне предстояло пройти несколько километров густой тьмы по неуверенной прорези в снегу. Кристаллическая громада университета белела полупрозрачным прямоугольничком где-то в конце. Когда из мрака вырастали неясно прорисованные заборы и слепые силуэты каких-то хозяйственных строений, невидимые псы остервенело вгрызались лаем в болезненную тишину под сердцем. Наступая на окоченевшие щупальца и кланяясь в пояс ветвистым уродцам, я углублялся в очередной подлесок, не надеясь оттуда выйти. Растерянные по дороге фразы и речевые схемы воспаряли к перекошенному от тяжести зеленоватых звезд небосводу, и я тщетно посылал за ними мысленную погоню с рудиментарными крылышками. Порой снежная траншея настолько сужалась, что приходилось принимать позу древнего египтянина, что, разумеется, не обходилось без падений в бездну холодной пастилы. Ближе к застывшему шампанскому проезжей части колонии деревьев уменьшились, сугробы истончились, стали видны мои челночащие ноги.
Университет высился за автобусной остановкой, мне надо было просто перейти светофор. Движение от лестницы к лестнице и от перехода к переходу напоминало бесконечную игру, смысл которой прочно забыт. Сотни курсирующих по коридорам лиц, кажется, не печалились об этом, увлеченные игровым процессом. На каждый шаг наматывались взгляды, возгласы, улыбки, эта тяжесть ощущалась почти физически. Разодранный и пронзенный случайным, праздным и просто недружественным вниманием роящихся сонмищ, я, наконец, отыскал кабинет декана биологического факультета. Раздобревшая блондинка, сидящая за крайним к двери столом, погрузила в меня ястребиные зрачки, принуждая надеть маску глупой учтивости. «Профессора нет, – сообщила она вихляющим сопрано, – он на совещании» Я выразил желание подождать. Она, поморщившись, встала, продемонстрировав широчайшие бедра в недлинной юбке явно заниженного размера, и пригласила меня следовать за собой. Тридцать дверей спустя мы оказались перед табличкой «Комната релаксации». Повесив в воздухе тишайшее «Подождите здесь», она гулко застрочила назад по коридору. Не знаю, сколько я просидел в оцепенении перед каскадами плюща, низвергающегося из прикрепленных к стыку стены и потолка кашпо, выковыривая из своего взгляда назойливо прыгающие туда предметы вроде забытого кем-то листочка с рисунком рогатой профессорской головы или свалившегося в ущелье между двух парт изгрызенного ластика. Когда дверь отворилось, и за моей спиной послышалось вежливое покашливание, мысль моя все еще тщилась уяснить контрастную гармонию худого мелкого лица, легкого бюста и слоновьих ног секретарши.
– Добрый вечер, – хрустнул старческий голосок. Я обернулся, соединив его с массивным телом на довольно коротких ногах, облаченным в просторный серый костюм с косой штриховкой. – Вы пришли по какому-то срочному делу?
– Да, конечно, я не стал бы вас беспокоить по пустякам, – зачастил я какой-то лакейской скороговоркой. – У меня, то есть, у нас есть важное открытие…
– Видите ли, я сейчас уезжаю, – перебил он меня с гниловатой улыбкой, – давайте перенесем встречу на понедельник…
– Мы открыли разумных лемуров, обитающих в наших дворах, то есть, это не лемуры, а мы не знаем кто, и не во дворах…
Он уже не слушал. Я догнал его в коридоре, сунув в руку пару фотографий. На его лице выразилось легкое недоумение, сменившееся нескрываемым раздражением.
– Что вы мне суете этот фотошоп! – взвизгнул он по-бабьи. – У меня дел полно, а если не знаете, чем заняться, вон, подметите, где вы сейчас насорили семечками…
Я семечками не сорил, но в этот момент был так потрясен нелепостью его подозрений, что даже не пытался опровергнуть напраслины.
– Профессор, ну, умоляю, ну, все, что угодно, только гляньте запись, видеозапись! – бежал я за ним. – Давайте, я на колени встану! Ну, встану же, ей-ей!
– Пойдемте в мой кабинет.
Он тяжело отмахнулся от моих самоуничижительных кривляний, видимо, решив, что имеет дело с психом, от которого иначе не отвязаться. Блондинка, явно слышавшая весь коридорный бурлеск, старалась не смотреть в мою сторону. Профессор с тяжелой одышкой навис над столом, держа на отлете мою дискету. Когда экран замерцал, а системный блок коротко рыкнул, дискета была скормлена дисководу.
– Ира, посмотри, – отлип от записи профессор. – Ты видела когда-нибудь такое?
Оглушенный несостоявшимся поражением, я не мог вполне отдаться радости. Профессор подвинул мне стул, могученогая Ира тоном давней знакомой предложила чаю. К чему было отказываться? К чему было удерживать себя от столь редких мгновений резонанса душевных пульсов, пусть и несколько искусственного? Я и не отказывался, и не удерживал. Довольно типичная сцена обмена восторженностями закончилась просьбой (мольбой) показать как можно скорее «восьмое чудо света». Условились на завтра, примерно на это же время. Профессор записал мой телефон, дал мне визитную карточку, предложил подвезти. Совершенно напрасно я поскромничал и отказался. Мы расстались друзьями. Сладостное брожение в голове мешало сосредоточиться. Продолжая мысленную беседу с профессором во все более и более для меня лестном ключе, я долго блуждал по лабиринтам корпусов и много раз проходил одни и те же места, вместо того, чтобы просто у кого-нибудь спросить, где выход. На каком-то сумеречном пролете мне попался план эвакуации, спасший меня от собственной глупости.

Мы ехали по сложной кривой, старательно избегавшей дорогу. Движение транспорта напоминало тромбоз последней стадии. Кое-где, правда, попадались ручейки жизни, но и они быстро гасли, вливаясь в летаргический улей.
Васамба учащенно перебирал лапками всякий раз, когда машину слишком заносило. Иногда он настороженно принюхивался, вытягивал шею, и тогда казалось, ему открывается что-то свое, нам не доступное. Мне отчего-то неловко было перед ним; с заискивающе-ватной улыбочкой я спросил:
– Ну, как, тебе не холодно?
Это прозвучало как «Ты не сердишься на меня?»
Он сделал головой отрицательный знак и вновь погрузился в созерцание прообраза кузова, – иначе трудно назвать эти геометрически-точные уколы зрачков, эти приливы и отливы в кофейной кашице радужки.
– Кажется, надо взять с них расписку, что с Васамбой ничего не случится, – встревожился Олег. – Я бы так не доверял, все-таки это не животное какое-нибудь там…
– Излишне и схематично, – я поморщился. – Вряд ли декан факультета окажется предприимчивым преступником. Мы же не хотим портить отношения в самом их зачатии. И потом…я буду наведываться не реже раза в день.
– А все-таки, это напоминает работорговлю.
Подобное метание между Плутосом и Астрейей меня вскипятило. Я забыл, что сам все утро не мог разрешиться разбухшим от обилия вариантов решением.
– Не выскабливай рассудок в надежде отыскать там ключи от всех возможных врат блаженства, – бросил я сухо. – Тобой могут просто пообедать привратники.
Олег мял, как глину, собственные кисти, бросал на меня умоляющие взгляды, репетировал начало звука, расстегивая и застегивая губы. Под сводом его узковатого черепа уже плясали очертания материков, готовые прогнуться под вселенским потопом. Наконец, плотина рухнула.
– Останови, – сказал он
– Что это значит?! – задергался я от бешенства.
– Я в этом не участвую.
Попытки его переубедить оказались тщетными. Так в декорациях воображаемого мною будущего возникла досадная брешь, впрочем, не столь значительная, чтобы остановить тремор сладострастного предвкушения.

Стоило мне выйти, как вся уверенность меня покинула. С каждым шагом по кампусу мой психический фундамент все более и более трескался, ласковая пена Авалона застывала мириадами острий поземки, скалы, напротив, становились призрачными геометрическими фигурами сугробов, падающих от малейшего прикосновения. Внутренний холод на порядок превышал внешний. Я уже поворачивал назад с твердым намерением забрать Васамбу, когда увидел доцента Несвицкую. Она выходила из магазина с крошечным пакетиком в руке, – или он выглядел крошечным на фоне ее габаритов. Чего только не придумаешь ради самоуспокоения: мне пришла в голову несусветная глупость, что, раз у нее такое презрительно-недовольное лицо, значит, опасности никакой нет (как будто нет преуспевающих негодяев с такими вот минами). Выражение недовольства вмиг сменилось на приветливо-любезное, когда я попал в радиус ее смутно-серого взора. Мы поздоровались. Я осведомился, как поживает мой маленький друг (еще одна глупость), она ответила, что вышла сразу за мной, но что, скорее всего, никаких проблем не возникло. Если же у меня есть сомнения, я могу подняться в лабораторию. Впоследствии я много раз думал: что же мне помешало сделать это? Инертная косность, роднящая меня с атоллами и зиккуратами снега, похоронившего клумбы и лужайки.

Мерзость. Факты говорили за себя. Он не мог получить эту должность, минуя тридцать серебряников. И еще одна низость: если бы тогда, в тот же день, когда мы пили пиво на лавке, он не посуетился, побежав Значит, меня раскрыли. Ждут удобного момента. Вероятно, вот он и представился.
Оказавшись в подъезде, я застыл, чтобы не мешать слуху. Где-то медленной параболой ширился писк щекочимой сквознячком бумажки.

Подвальчик был наполнен гуттаперчевыми от вежливости голосами, среди которых узнавалось рысье мурлыканье Ольги Вадимовны. Я прозондировал полумрак коридора, поздоровался взглядом с Велгой, смахнул прыткую капельку, подбиравшуюся к ее платьицу. Перед залом мне встретился Михаил, вытекший из своего кабинета. Он дурашливо повращал выпученными глазами в сторону гостей, давая понять, что кроме прирожденных идиотов и добыч шизофрении там никого нет, и проскользнул мимо, в сторону выхода. Я вспомнил, что сегодня чемпионат по футболу, и мне сразу стало ясным назначение спортивной сумочки на его плече и небрежно венчающей голову кепочки с символикой «Надира». Мячи зимой… Мучительный контраст майской зелени стадиона и обступающих его черно-белых пространств зимы (мне тяжелы такие переходы, не знаю, почему) сразу перевесил колебания в сторону симпозиума. Михаил еще помелькал за углом моего сознания со своей сумочкой, но я уже уверенно входил в гостиную, раскланивался и улыбался, поверяя амплитуду наклона и кривизну улыбки свирепо-радостным взглядом Ольги Вадимовны.
– Это Славик! – представляла она меня с виноватым выражением, словно извиняясь за мой внешний вид. (Никогда я не мог понять ее связанного со мною конфуза; мои глаза невольно поискали пятен на одежде.) – Он только что отвез представителя древнейшей расы в научный институт, и, видимо, скоро нашу антропологию и биологию ждет шок, от которого многие полуобморочные создания, занимающие солидные кресла в министерстве образования, так и не оправятся. Славик первый научился понимать язык лемуритов и перевел им библиотеки наших книг. (Я покраснел от вопиющего преувеличения.) Вы знаете мою шкалу духовных уровней, – кто не знает, вот она (ее проворные пясти вмиг распяли голубенькую книжицу, как всегда, угадав со страницей), – по чистоте сознания древние расы превосходили нас во много раз, не уступая интеллектуально и физически. Основным творящим принципом был эфир, который вновь откроется человечеству лишь в конце пятого манвантарического круга. В структуре пространства-времени произошло искривление, благодаря которому небольшой клочок жизни мог развиваться в отрыве от всей эволюции…

Пока я искал глазами свободный стул, Ольга Вадимовна, ничтоже сумняшеся, объявила Васангу и его соплеменников «спасителями человечества», которые, вмешавшись в биополе Земли, своими ментальными полями разогнали «сгустившиеся тучи грядущей сверхкатастрофы». Стул мне, наконец, подала одна пожилая женщина с крупным и коротким, львиным рельефом лица и шиньоном a-la Блаватская, сидевшая почти у правого края сцены. Оказавшись зажатым между ее крупной фигурой и булькающе-кашляющим торсом какого-то профессора, чей спортивный ежик был тронут изморозью, я заснул и тут же вывалился из сна, едва успев притормозить свое падение. Оставшееся время лекции было борьбой между притяжением сладчайшего марева дремы и каркасом приличий, в самый последний миг подсовывающим в мою складывающуюся спину недостающий стержень.
– Всю ночь мастерили резервуары для перевозки, – любовно кивая на меня, говорила после выступления Ольга Вадимовна какому-то неотчетливому женскому силуэту, слипавшемуся с радужными потоками света. – Славик, не поможешь нам сдвинуть столы? Надеюсь, ты присоединишься к нашему чаепитию?

Мне пришлось изломать пружину сна, уже начавшую раскачивать мой мозг. Рассудочный холодок тут же растворил фантом задушевности, когда моими хаотичными движениями стали руководить. Я поставил стол криво; разлил кипяток, выдернув салфетку из-под чайника. Потеряв возможность выйти из неловкого положения эдаким небрежным аристократом, мое честолюбие принялось ставить мне подножки и толкать меня под руку. Откашливающийся профессор пустился в плавание по вязким морям философских абстракций, положив себе в маленькую кружку четыре кубика рафинаду и тут же забыв о ней на полпути ко рту. Волны юнгианства захлестывали меня вперемежку с волнами чаю, благо тот успел поостыть.

Меня какой-то волной бросило на этого подонка, и в следующую секунду мы уже кружились по «храму», сбивая ритуальную эклектику и свисающие с потолка фигурки радужных птиц. Кажется, я попал по нему тройку раз, он по мне – и того меньше. Это был заплыв в пустоте, живое кружево рук. Со стороны могло показаться, что люди в припадке доброжелательства пытаются что-то вручить друг другу, а чудовищная скромность не позволяет им принять нечто взамен. Не знаю, кто одолевал, когда примчался спасать руины Глеб. От моего пыла не осталось и следа, так что я охотно дал себя оттащить. Михаил, кажется, тоже выдохся. Уже спустя минуту мы мирно допивали чудом уцелевший чай.
– Не знаю, как ты подумал, что
Давайте просто соберемся и сходим в «Макдональдс». Беру расходы на себя.

Предложение было принято единодушно. После наплевательской уборки наша несколько потрепанная компания отправилась в кафе на пересечении худенькой улицы и тощего переулка. Дочери ночи лениво преследовали нас возле парка, деревья метались, как руки глухонемых, – город был полон изысканной поэзии без рифм и ритма. Глеб, исполнившись того самого, что у нарциссических натур зовется вдохновением, а у людей здоровых – просто желанием почесать язык, пустился в пассаж:


Вечер был неоново тускл. Вереницы изможденных прохожих проплывали в каком-то собственном кильватере. Фасады играли в прятки с моей памятью: здание казалось мне знакомым, но потом выяснялось, что воспоминание перепутало его с другим. Свернув на тощую набережную, я стал приглядываться к табличкам на входах. Где-то между псевдоготическим, словно сплющенным с боков, консульством и облагороженном гематомами башенок бывшим советским универмагом (ныне – скопище субарендаторов всех мастей) должно было помещаться нужное учреждение. Обводный канал, неизменный друг моих одиноких прогулок в прошлом, и в этот раз не оставил меня без помощи, пожрав какую-то не в меру крикливую жертву. Я оглянулся на захлебывающийся вопль и увидел на другой стороне корпус спецбольнцы, принадлежащий институту. Утопленник каким-то образом не утонул и подгребал к спасительной пристани, уже не нуждаясь в моей помощи. Какая-то шустрая тень шмыгнула под мост и растворилась в полумраке. Голова была наполнена не обдумываниями предстоящего шага, а незначительными, но крайне болезненными вариациями продолжений различных неприятных диалогов, – разновидность ментального зуда, которым можно заразиться в общественных местах. Все мысленные оппоненты вели себя неестественно нагло, огульно хамили, чего их прототипы, разумеется, никогда бы не сделали, но магия воображения на миг подменяла реальность, ум увлекался и запоздало отгонял от себя какого-нибудь насытившегося психического кровососа.
Тяжелая, словно надгробие, дверь пропустила меня в нафталиновые сумерки клаустрофобического фойе, сразу перетекавшего в лестницу. Спускавшаяся пожилая дама с идеально плоским лицом благодарила, воздев очи, невидимую санитарку. Но эти, парадные, пролеты, естественно, не могли иметь ни единой бреши. Я свернул в левый коридор и сразу стал образцовым посетителем: снял шапку, замедлил шаг, сотворил непроницаемо-равнодушное лицо. Жрицы Эскулапа крейсировали туда-сюда, не зацепляя меня взглядом. Ожидавшие на скамеечках существа с на диво расплывчатыми чертами возраста и пола принимали меня за своего. Дошествовав до служебной лестницы, я пришвартовался к расположенному напротив кабинету хирургии и стал ждать исчезновения из перспективы белых халатов. Наконец, такой момент настал. Ступени не могли выжать и крошечного эха от моих осторожно-скорых шагов. Куривший на площадке между этажами скелет в элегантном костюме и наброшенном поверх халате не существовал в моем сознании, пока мы не поравнялись; должно быть, мой отрешенный вид был принят за профессиональную скуку и не возбудил подозрений. Мы кивнули друг другу, как коллеги. Следующий, третий этаж, откуда, видимо, он спустился, был не заперт. Отдаваясь внутреннему импульсу, я нырнул в распахнутую дверь.

Упирающийся в далекий квадратик окна коридор ветвился обширными палатами без дверей, с множеством образцово заправленных коек, где сидели, но в основном, лежали скованные какой-то общей беспросветной думой люди. Кто-то периодически поднимался, словно слышал мысленную команду, и совершал несколько рейсов между рядами коек, никогда не меняя примитивного маршрута. Были и такие, кто выходил за пределы своего убогого континуума. Из одного проема выскочило на четвереньках облаченное в пижаму существо, чье треугольное лицо больше походило на мордочку лемура, и принялось злобно меня облаивать, так что пришлось ускориться. Потом я разобрал в этой стремительной мешанине звуков отдельные изувеченные глаголы и ампутированные прилагательные, склеенные в какую-то непомерно длинную словесную анаконду. Прямой и короткий, как прочерк между датами надгробия, коридорчик соединял шумную магистраль с уютным безымянным кабинетом. Оттуда раздавались женские визги и хохот. пустынный холл с хаотичным стадом длиннолапых кресел вокруг телевизора, обивка которых, наверное, протерлась еще во времена юности неподвижной мумии, что сидела у окна. Другие фигуры композиции, в той или иной степени живые, с мучением разорвали пуповину внимания, сшивавшую их с экраном, лица хищно задвигались. Их надсмотрщическому виду недоставало кнутов, но хлесткие и длинные голоса орудовали эффективнее резины.
– А тебя-то как в куртке привели? – заметила меня старшая. – Ну-ка живо переодеваться к сестре-хозяйке, я сейчас скажу, чтобы пижаму принесли. Ну, работает сегодня бригада! Олегович, наверное, вновь
Проползло еще пять минут. На глаза легли тонны теней. Я лежал, а, вернее, пытался встать и не мог. Щупальца препарата заползли в спинной мозг и беспрестанно резвились, причиняя невыносимый зуд внутри позвоночника. Ко мне подошел монашеского сложения усач с избыточными плечами и ненавязчиво поздоровался. Поверив кривому зеркалу паники, я начал объяснять, что мне необходимо срочно уйти, моя неотложная цель – найти человека, вернее… не человека, и вообще, произошла ошибка. Он успокаивающе кивал, когда мое паническое словообилие перешло в панический ступор, спросил, не желаю ли я сыра с булкой и фруктов, поскольку у него осталось много продуктов после свидания с мамой. Голод напоминал о себе жужжанием потревоженного улья, – ведь мне не удалось поужинать, так что меня не пришлось долго уговаривать.
Иван

 
Сообщений: 17
Зарегистрирован: 10 июл 2012, 01:22

Вернуться в Разное


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 3

cron